— Я вас шокировал? — поинтересовался мэр, поправляя галстук с монограммой, вышитой готическими буквами.
— Да нет, меня шокировать не так-то легко, но вроде бы человек, два года подряд получавший звание «Лучший отец штата»…
— Включите-ка музыку, Милт, — перебил мэр. Когда комнату залили размороженные звуки консервированной музыки, мэр включил стоявший на столе крохотный японский телевизор на транзисторах, по миниатюрному экрану забегали зверьки какого-то мультфильма.
— Вы что, собрались здесь телевизор смотреть? — спросил окончательно обескураженный Крамнэгел.
— Наклонитесь поближе, — приказал мэр. Крамнэгел повиновался.
— Вы спрашиваете, почему я так грязно ругался? Вам, вероятно, известно, мне предъявлено обвинение в вымогательстве. И у меня есть все основания полагать, что мой телефон прослушивается ФБР… А я не желаю, чтобы пленки с записями моих разговоров прокручивали по телевидению или во время расследования в сенате, ясно? Они в итоге ничего, кроме повизгивания, не услышат. Вот почему я грязно выражаюсь, а вовсе не потому, что грязно думаю. При своих детях я так не выражаюсь никогда.
— Ясно, — сказал Крамнэгел, — здорово придумали.
Тортони и Роттердам тоже наклонились поближе, чтобы лучше слышать разговор, а судья Уэйербэк держался в стороне, как бы подчеркивая, что оказался в этой зловещей комнате лишь в силу какой-то таинственной причины и ничего не властен изменить.
— Значит, считаете, я здорово придумал, — сказал мэр. — На чьей же вы стороне, Барт?
Ну, вот опять. Крамнэгел насупился. Удивительно, все только об одном и спрашивают.
— Почему вы спросили об этом, мэр?
— Ведь это вы предупреждали меня, что Ал Карбайд жаждет разгромить организованную преступность, помните? — Мэр сделал звук погромче и быстро обежал глазами комнату. — Имена всякие называли…
— Да, конечно, припоминаю кое-что, — согласился Крамнэгел.
— Итак, я всего лишь хочу сообщить вам, что лучшего начальника полиции, чем Ал Карбайд, в нашем городе не бывало. Спокойный, толковый, не суется в чужие дела, и я благодарю небо с того дня, когда он вступил в должность.
Тортони и Роттердам кивнули в знак согласия и посмотрели на Уэйербэка, который тоже вынужден был проявить свое отношение к обсуждаемому вопросу. Крамнэгел почувствовал, как поднимается в нем волна холодного гнева, но на этот раз он был уверен, что безупречно владеет собой.
— Очень рад это слышать, — сказал он, — поскольку всему, что умеет, Ал научился у меня.
— Не в том дело, кто, где и чему научился, а в том, кто что собою представляет, — прорычал мэр. — Ал — не осел в отличие… Докончить фразу можете сами, Барт.
— Только за этим вы меня и позвали? — Крамнэгел поднялся со своего места.
— Я вас не звал. С какой стати мне было звать вас? Вы пришли сюда по своей воле. Я проявил по отношению к вам любезность, не больше. Да: я проявил любезность, Барт, но на этом все. Вам нужна работа? Очень жаль, но для такого кретина, как вы, в нашем городе работы нет.
Тортони и Роттердам согласно кивнули.
— Не убавите ли вы звук в телевизоре? Я бы хотел, чтобы ФБР услышало то, что я вам сейчас скажу, Калогеро, — громко и отчетливо промолвил Крамнэгел. Тортони и Роттердам порозовели от восторга, и даже Уэйербэк повернулся посмотреть на него.
— То, что вы спелись с Карбайдом, вполне естественно. Он обвиняет вас в вымогательстве и выглядит праведником божьим, а к тому времени, как судья Уэйербэк вас обелит, все будут уверены, что ваша шайка — щедрейшая благотворительная организация после Международного Красного Креста.
— А вы имеете представление о том, сколько мы каждый год даем на благотворительные цели? — проревел Калогеро, а Тортони поспешно усилил звук расконсервированных скрипок.
— Жалкую долю того, что должны бы платить в качестве налогов. Это ведь воровство по-американски — дать, чтобы утаить, сколько ты сумел огрести! — гремел в ответ Крамнэгел. — А сколько вы прикарманили при строительстве стадиона, если это не секрет фирмы?
— Стадион, к вашему сведению, является бездоходной организацией! — заорал Калогеро.
— Естественно. Я потому и понял, что дело нечисто.
— Убирайтесь вон! Хотя нет, подождите! — добавил Калогеро, понизив голос и сделав жест рукой. Тортони убавил звук. — Я настойчиво рекомендую вам покинуть город, — рассудительным тоном произнес Калогеро.
— На каком основании?
— Ну, скажем, на основании здравого смысла.
— То есть?
— Почему бы вам не вернуться в Европу, Барт? Она ведь, кажется, пришлась вам по вкусу.
— Вы шутите или всерьез?
— Только в следующий раз я бы на вашем месте отправился на борту обычного пассажирского лайнера. Это, конечно, дороже грузового парохода, но много удобнее. Да и искушений меньше…
Крамнэгел чуть улыбнулся. Слова мэра произвели на него впечатление. Да, греков продавать нельзя.
— Что ж, теперь ясно.
— Наконец-то.
— Да, мафия работает быстрее, чем светская хроника, скажу я вам.
— Ни те, ни другие не заинтересованы в вас как в личности, Барт. Что до меня, не привык я тратить время на идиотов, которые суются не в свое дело. Да и мелких воришек не люблю. И неблагодарных людей тоже. А когда все эти качества соединяются в одном человеке, то я нахожу, что от него смердит. У меня, видите ли, есть совесть и весьма высокие принципы. Мои дети гордятся мною. А вы можете сказать то же самое о себе?
— Детей у меня нет, но я вам скажу вот что…
— Вы можете идти, Барт.